Ни о чём..

Мы увеличили сладкую дозу,
Теперь в тербком мире незачем жить,
Слезы раскаяния пришли слишком поздно,
Бог просто устал нас любить.

Мы кровью сердца друг друга согрели,
Нечем теперь наши раны лечить,
Бьется любовь в холодеющем теле,
Бог просто устал нас любить.

Вновь одиночеству жертву приносим,
Чтобы потом сострадания просить,
Но, как один, все бесследно уходим,
Мы просто устали бога любить.

Но что в этой жизни останется нам?
Лишь равнодушием вопли глушить,
Последний мечтатель теперь наркоман,
Мы просто устали бога любить…

Уже в прощальное тепло
мешался холодок осенний.
Белела церковь Вознесения,
и зеленел под нею склон.

Коломенское на обрыве –
последний уголок Москвы,
прощаясь, голубая высь
летит меж тьмою серых крыльев
злых туч. И, как небесный свет,
сияет храм над косогором
и смотрит с грустью и укором
в лицо покинутой Москве,

что спит внизу, и вверх топорщит
чешуйки крыш и иглы труб,
и, просыпаясь поутру,
грохочет пустотою бочек,

вагонов и грузовиков,
уткнувшихся глазами в лужи,
и деловито-неуклюжих
огромных барж. И этот ком
шумов, ударившись о твердь,
осядет, подминая травы,
медлителен, как тяжесть век
в недуге, у последней грани.

А выше – тишина и свет,
и длится чудо Вознесения.
Прощальное тепло осеннее,
последний уголок в Москве.

Добрый пастырь забросил
Невинных овечек,
И в лодке без весел
Плывут они вечно.

В сказочный край
Плывут с умилением,
В обещанный рай
За божьим знамением.

По морю слепому
Плывут без конца,
С блаженной истомой
Немого лица.

Но море поглотит
Безропотных их,
Ведь пастырь не помнит
Овечек своих.

Нет причин сегодня для ливня,
небо чисто, и тяжек зной.
Но тихонько стукнет калитка,
и откликнется тишиной

наша память о прошлом веке,
о усадьбе, где пьян и зол
по кустам и по травам ветер
вился волнами перед грозой.

Век был полон детской заботой,
мелкой шалостью и враньём.
Отчего же с тоской слепою
вспоминаем сегодня о нём?

Водопадом воды крещенской –
обжигающе горяча! –
ливень в сад входил, как священник,
исповедовал и прощал.

Век был полон, богат и славен,
в нем простор находился всему –
ветровая стихия злая
подняла кровавую муть.

Изобилие жизненной силы,
мощь великая – как с ней быть?
Не хватило веры России
одолеть безумье судьбы.

Боже, скоро ль конец испытаньям
или главные впереди?
Нынче ливни – небес рыданье.
Ангел плачет и прочь летит.

С неземною, великою грустью
(будто дождь обычный идёт)
над отвыкшей каяться Русью
наклонилось небо – и ждёт.

Зачем Господь даёт убогим
и грешным радость на земле?
Чтобы великою любовью
тоску и боль преодолеть.

Это платье покупала
год назад твоя жена,
как оно сюда попало,
где и с кем теперь она?

пр.

Боль измены как палач.
В горе тягостном не плачь,
крепче Господу молись,
и крепись.

Тихо музыка играет,
вздохи сладкие слышны,
старый блудник попирает
жадно честь твоей жены.

А она сомкнула очи
ни жива и ни мертва…
Истерзают душу ночи
поседеет голова.

Провожает до Тойоты
Надю старый бизнессмен.
Ты придёшь домой с работы
не заметишь перемен.

Но предательство такое,
как в спине коварный нож.
Не найдешь душе покоя,
время вспять не повернешь.

Слёз прольешь на землю — море,
только чести не роняй,
и Христа в огромном горе,
потерпи, не обвиняй!

Он пойдет с тобою рядом,
будет за руку вести,
мимо зла и козней ада.
А жену свою — прости…

Всё пройдёт как сон короткий,
и — растает в облаках,
выйдешь ты из тленной лодки
на Священных Берегах.

Бог возьмет тебя на руки,
и отрет слезу с очей.
Навсегда исчезнут муки
долгих горестных ночей…

пр.

март 2006 г. Иерусалим
 

Он был маленького роста, очкастый и неловкий, как будто весь слегка перекошенный, и грустно смотрел добрыми умными детскими глазами. На вид ему было лет тринадцать. Он приходил и просил книги – авву Дорофея, Невидимую брань, Лествицу, Отечник Игнатия Брянчанинова… Однажды разговорились, и он назвал свою болезнь, какую-то редкую, из-за которой в свои двадцать два года он выглядит, как ребёнок. Отец пьёт, еды в доме почти нет, но главное – это книги. Можно, Евгений Евгеньевич, я возьму у вас почитать – я верну! – книгу про старца Силуана?
Максим жил неподалёку, на Покровском бульваре, и мы привыкли к его нечастым приходам. Он обедал в нашей трапезной, брал книги, радостно благодарил и уходил домой читать. Потом стал приходить всё реже, а через некоторое время и вовсе перестал бывать, чего мы в суете книжной торговли как-то и не заметили.
Прошло немного времени, разные другие странные посетители появлялись у нас то и дело. Так, приходили гениальные писатели и поэты и настойчиво доказывали мне необходимость срочно напечатать их опусы, и непременно большим тиражом. Я ссылался на нехватку денег, на меня смотрели как на дурака, упускающего явную выгоду.
– У вас могли бы быть такие прибыли, что вам и не снилось! Эх, вы! Такого ещё никто не издавал!
Приходили желающие сбыть подороже "очень древнюю книгу, она от бабушки досталась, ну очень старинная, вы сможете её выгодно продать, возьмите, не пожалеете!"
Я в таких случаях советовал оставить родовую ценность дома, чем обычно вызывал у гостя досаду.
Впрочем, иногда, очень редко, я покупал что-нибудь для себя. Самое интересное приобретение – это купленные у колоритного Володьки-беспоповца (о нём нужно говорить особо) несколько книг Московского Печатного двора, изданных в первой половине XVII века.
Однажды, пошатываясь и дыша винными парами, пришёл очередной книгопродавец и, не дожидаясь моего согласия, выложил на стол стопку книг.
– Вот, сын у меня недавно помер, это его книги – а мне они зачем? – возьмите по дешёвке.
Я узнал эти книги: авва Дорофей, Лествица, старец Силуан…
– Сына Максимом звали?
– А вы откуда знаете?
Я не ответил. Он назвал цену, попросил недорого. Взял деньги и ушёл. Так ко мне вернулись максимкины книги.

На душе у меня нет ни тени сомнения в том, что Господь взял его к себе, и хочется верить, что там он за нас молится.

Максим, правда, ты помнишь нас?

Мало… Мало… Мало…
Души… Всюду… Всюду…
Я теперь забуду,
То, что вспоминала…

Боже… Хватит, Боже!
Руку… Дай мне руку!
Долгую разлуку
Пережить не сможем…

Серость… Всюду серость…
Слёзы… Их тут море!
Только наше горе
Никуда не делось…

Боже… Яд мой сладкий…
Просим… Просим… Милость…
Я тебе приснилась…
Продал сна остатки…

Господи помилуй…
Господи очисти…
Нарисуешь кистью,
Нарисуешь силой…

Боже, глупой ложью
Я себя крестила…
Душу нарядила…
Для тебя, мой Боже!

Мало… Хватит… Хватит!
Я тебя простила…
Душу выводила
В подвенечном платье…

Боже… Хватит муки…
Не подняться выше…
Господи всевышний…
Дай мне счастье в руки…

Боже… Видишь, Боже…
Крест или распятье…
Лишь в твоих объятьях
Ангел плакать может…

И в ожиданье новых слов,
которыми прольётся небо,
гляжу сквозь мёрзлое стекло
на тихое паденье снега.

В лучах ночного фонаря
танцуют, кружатся снежинки,
они со мною говорят
о тайне, о небесной жизни.

Благословение небес,
дар слова, тишины и снега
напоминают о Тебе,
и в сердце образ Твой яснеет.

Благодарю Тебя за то,
что жизнь моя причастна слову,
что я из слов построил дом,
где нет уныния и злобы,

благодарю за лёгкий стих,
за счастье радоваться рифме,
за то, что помыслы чисты,
когда душа Тебе открыта.

Ты только не оставь меня,
когда из тьмы греховной воли
прошу хоть искорку огня,
хоть облачко над головою…