Ни о чём..

Позы сломаны,
Собака на привязи,
Задний фон
В размытости города,
Дети курят
В гуашной сырости,
Солнце воротит
Сытую морду,
Идя по блеску
Трамвайных рельсов,
Бросая шпионить
Пронырливых зайцев
По следам
Тропы погорельцев,
Уносящих золото
В яйцах.

В синем
Прогалины
Розовых всплесков,
Прилипших на губы
Улыбчивой скрипки;
Капли музыки,
Как подвески
Вздёрнуты на
Паутинной нитке.

Конкистадоры
Уплыли в бессмертие,
Голуби их потерялись
Иль съедены;
Что ни молитва,
То лицемерие. . .
Утром — герой,
На закате — растение.
Коршуны сверху
Низы сканируют,
Чуть шевеля
Крылами ленивыми.
Кисть истязает
Мазками ревнивыми
Холст, где мы стали
Формами синими.
 

Он, без претензий на браваду,
Сорвав попону ночи чёрной,
Игрой с луною увлечённой,
Вступал в рассветные права.
Неслышно падала листва…

И мёл её по эспланадам
Лениво, как заправский дворник,
Всю ночь летавший по планете,
Полётом утомлённый ветер,
С тоской не ведущий родства.
Неслышно падала листва…

Был понедельник, или вторник,
Возможно даже двадцать третье.
И, в память об ушедшем лете,
День обещал быть тих и светел.
Восток алел едва-едва.
Неслышно падала листва…

Заря над крышами домов
Ещё зардеться не сумела.
И в этот час глухонемой
К земле поникшая трава
Нашла в себе воспрянуть смелость.
С небес струилась синева.
Неслышно падала листва.
 

Мы танцевали жизнь под аккорды
Автомобильных гудков.
Перед трамваями плыли гордо,
От них уходя легко.
Луна смотрела на нас с улыбкой,
Прощая безумства лёт.
Она нам казалась волшебной рыбой,
Разбивающей звёздный лёд.

Но ты устала от странных танцев,
Говоря: «Пора повзрослеть», 
И ты захотела со мной расстаться,
И трамваи звенели вслед;
Лишь звёзды, словно небесный иней
Холодили горечь потерь:
Ты, уходя, забрала́ даже имя — 
Только тень я помню теперь.

А я танцую опять, как будто
Я вновь танцую с тобой;
Как будто каждое новое утро
Не приносит новую боль
Под звон летящих в меня трамваев,
Под шоферской крепкий мат.
И я руками глаза закрываю,
Красиво сходя с ума.

Нет, ты не знаешь как одинока
Укрытая в облака
Луна над водами Ориноко —
Там только луна и река,
Хоть горстка индейцев, задравши лица,
Молятся той и другой,
Лишь лунный свет по реке струится,
Но более  — ничего.

Я вновь танцую — с луной свободной,
Как будто она — это ты,
И пусть трезвонит трамвай сегодня,
Когда на меня летит.
Пусть город примет лунные блики
За отблески тысяч фар — 
Луна, возвратясь от индейцев диких,
Поймала безумный фарт.

Тут нет Ориноко, но лужи — бездонны,
Полные лунных лиц,
И я пригласил небесную донну
В прекраснейшей из столиц
Среди машин и трамваев пёстрых
На танец как на войну.
Но я, с одиночества ставший взрослым,
Разбиваю в брызги луну.

Луна мне в осколки колотит душу,
Мне трамваи звенят не так.
Почему не случился мой танец лучший?
Я танцую с собой не в такт.
Как индеец в мольбе с Ориноко воет
Лицо задравши к луне,
Так и я кричу: «Нас должно быть двое!»
А в ответ даже эха нет…
 

Вспышка — любви благодать,
Наступает завтра,
Кто же тогда мог нам точно сказать —
Где правда?

…И я хочу,
…..Сильней всего,
…Чтобы нам повезло
…..Сильней всего,
…Чтобы вашей судьбы
….Никогда
…Не коснулось зло,
…..Сильней всего…

К чистому полю всегда
Прилетает ветер,
Страстной любви наступают года
И приходят дети.

Им рассказать бы про то,
Что пока не случилось,
Жизнь коротка и легка, как пальто
На вырост.

…Но я хочу,
…..Сильней всего,
…Чтобы нам повезло
…..Сильней всего,
…Чтобы вашей судьбы
….Никогда
…Не коснулось зло,
…..Сильней всего…

Водоворот закольцованных лет,
Как бальзам от скуки,
Но открывается новый сюжет
И смеются внуки.

Как же чисты вы, мои журавли
Разлуки,
Не отрываясь от края земли
Протяну к вам руки

…Ведь я хочу,
…..Сильней всего,
…Чтобы нам повезло
…..Сильней всего,
…Чтобы вашей судьбы
….Никогда
…Не коснулось зло,
…..Сильней всего…
 

Однако, ей лишь девяносто,
Талант есть петь,
Всё очень просто.

Она играет на планшете,
И жизнь проводит в интенете,
Ей не нужна консерватория,
Такая классная история!

@ Марк Львовский
 

Перерыты дороги,
Но если стать волком,
То можно петлять,
Обходя западни и засады.
Воробьиные склоки;
Химчистка и мойка;
И снова и снова опять
Надежда вертит крепким задом.

Полшестого утра и рыжий сосед
Курит на тёмном балконе,
Роняет пепел на крышу
Своей белой Мазды,
Глядит на Луну,
Растёртую по небосклону —
Наверное, у него будет вечером праздник
И он станет птицей,
И перья наполнив ветром,
Признает горькую правду
Своих заблуждений,
И вдруг поймёт,
Как легко быть поэтом,
И не мучиться схватками
При рождениях.

А, может быть, и наоборот —
Он уедет на дачу
В какое-нибудь Пузырёво,
Вытащит и протрёт пулемёт,
И скажет —
— Товарищ комбриг,
Мы готовы! —
И, одёрнув кольчугу,
И перекрестясь
На фотку Сталина с Мехлисом,
Он будет расходовать боезапас
По Фольксвагенам, Поршам и Мерседесам,

Потому что, когда в крови границы,
Даже самый свободный
Не сможет стать птицей.
 

Я редко ходил в магазин и обратно,
И скоро забыл, что такое деньги.
Я только вносил домовому квартплату
Сухариками на блюдце с вареньем.
Не всякий живой может видеть тени
И слышать в листве голосов намёки —
И я ушёл в мир сновидений,
Однажды поняв, что реальность порока
Мучительней рака, темнее СПИДа,
Летальнее эпидемии зомби —
Быки наблюдают людскую корриду,
Запуская в артерии тромбы.
Я стал прозрачным.
Я стал текучим.
Всё, что могло, без дыма сгорело
И крышу мою латали тучи,
Когда я писал свою Книгу Тела.

Зимой синицы стучат по стёклам,
Как Nico McBrain по щекам тарелок.
Разбрасывая по снегу осколки,
Ядра орехов хватают белки.
Лиловые ели шагают на месте,
Шурша гирляндой медальных шишек.
В шахматной партии козыри крести.
В написанной Книге тела излишек.
Они меня никогда не видали.
Они лишь мечтали о чём-то желанном.
Они в себя верить перестали,
А меня называют шаманом.
 

Сентябрьский сидр росой
На янтаре листов
Для траурниц и пёстрых адмиралов –
Цветы живые вечного начала
И вечного конца под радуги мостом.

Я отражаюсь в стылости воды,
Увенчан камышовою короной –
Над головою пепельные кроны
Застывших облаков-клубов видны.

Мишенью паутины
Лёгок дух –
Куда летит он,
Взвинченный ветрами? –
Я утро ожидаю вечерами,
Надеясь, новый день не будет глух
К моим надеждам
С детскими глазами,
С упёртостью барана у ворот,
А Солнце, поднимаясь, кривит рот
И гладит голову мою
Весны лучами.

Мой пёс бежит
Оранжевым клубком,
Потомок поднебесного Китая, —
Сейчас мы, безмятежные, играем,
Не думая, что грянет вдруг потом.
 

Ни кому не верю!
И тебе, Зверю.

Обманул, я помню
— Будет полно!

Садитесь в поезд же,
О, Бои, е!
 

На площадях море голов –
Уже не бриз, но ещё не шторм
И кое-где звоном бьётся стекло,
И струи, свистя, заполняют объём.
Звёздный, зевая, медведь сошёл,
Лизнув клыки сырым языком
И плавно скользит палуба-стол
Тенью люстры под потолком.
Хотел ответа один вопрос,
Но автоответчик твердил одно,
Что перетёрся терпенья трос
И даже в небе найдётся дно.

Я проснулся больным не включая свет.
Я пошёл на звук текущей воды.
А под ногами-то пола нет
И эха нет в саду пустоты,
И в книге вырваны все листы,
На зеркале имени чёрная шаль,
И запах серы, как после стрельбы,
И холод там, где должна быть медаль.

Я ем, что дают.
Я пью, что нальют.
На кухне зомби война диет –
Шеф повар следит за качеством блюд,
Макая в гарниры свой кастет.
Сержант покрутил пальцем у виска
И дверь закрыл, не жалея гвоздей.
Как долго будет глодать тоска
Человека, который верил в людей? –